28 августа исполняется 100 лет со дня рождения Аркадия Стругацкого. Их с братом книги стали настольными для нескольких поколений советской и российской интеллигенции. Цитатами из текстов Стругацких многие разговаривают и сегодня. Какие-то их сюжеты оказались пророческими и удивительно актуальными, а какие-то теперь уже кажутся несколько наивными, но точно отражающими прежние иллюзии и надежды самих Стругацких и их читателей.
Аркадий Стругацкий родился 28 августа 1925 года в Батуми, в семье искусствоведа и учительницы. В 1926 году семья переехала в Ленинград, в 1933 у Аркадия родился брат Борис. Летом 1941 года Аркадий с отцом Натаном пошли добровольцами в ополчение, участвовали в боях на Пулковских высотах, во время блокады Ленинграда Аркадий строил оборонительные сооружения, работал в гранатной мастерской. В январе 1942 они с отцом отправились в эвакуацию, но по пути отец погиб. Борис с матерью эвакуировались позже. В 1943 году Аркадий Стругацкий окончил Актюбинское артиллерийское училище, в 1949 – японское отделение Военного института иностранных языков. Служил на Дальнем Востоке, в 1955 году демобилизовался и вернулся в Ленинград, но, не найдя работы, переехал в Москву. Свой первый фантастический рассказ он написал в 1946 году. В 1959 была появилась первая книга братьев – повесть "Страна багровых туч". Постепенно они выработали алгоритм совместной работы. Аркадий жил в Москве, Борис в Ленинграде, они встречались в Домах творчества для рабочих сессий. В начале 1970-х работали над программными произведениями – "Пикник на обочине" и "Град обреченный", которые очень долго не могли пробиться в печать. В 1976-м сотрудничали с режиссером Андреем Тарковским, создавая сценарий для фильма "Сталкер". Братья Стругацкие написали вместе множество произведений, ставших классикой научной фантастики, самые известные – "Трудно быть богом", "Понедельник начинается в субботу", "Улитка на склоне", "Обитаемый остров", "Гадкие лебеди", "Град обреченный", "Жук в муравейнике" и другие. Аркадий Стругацкий умер 12 октября 1991 года, Борис Стругацкий – 19 ноября 2012 года.
Корреспондент Север.Реалии поговорил с писателями Дмитрием Быковым, Александром Генисом, Виктором Шендеровичем и Олегом Лекмановым о том, что для них значит сегодня наследие братьев Стругацких.
"Никакого поражения зла нет"
– Какое произведение братьев Стругацких у вас самое любимое?
Дмитрий Быков
– "Далёкая радуга". Я написал её продолжение, настолько её люблю. Это вещь, над которой я всегда плачу. Я её начитывал как аудиокнигу, слёзы меня душили, вся режиссёрская группа прибежала смотреть на плачущего большевика. У Аркадия Стругацкого из написанного самостоятельно я очень люблю "Дьявол среди людей", у Бориса Натановича оба его поздних романа – шедевры.
Александр Генис
– Гениальная "Улитка на склоне", самая страшная книга Стругацких, абсолютный шедевр мировой фантастики. Ее герой борется против прогресса, счастливого будущего, где вещи не строятся, а рождаются. Это будущее – женщина. Биологическая цивилизация – антитеза нашей индустриальной мощи. Герой борется с неандертальцами, которыми являемся мы по отношению к будущему. Стругацкие, последние рыцари коммунизма, понимали его как свободный труд свободно собравшихся людей. И работали они в НИИЧАВО. "Понедельник начинается в субботу" – образец мира, в котором мы все мечтали бы жить, такой советский "Гарри Поттер". Но скоро они изжили этот мир. И дальше началось самое интересное, коммунар постепенно превращается в людена. А люден – уже не человек, это нелюдь, что-то за пределами утопии. Когда в утопию вглядываются слишком пристально, она становится антиутопией. Именно это произошло с поздними Стругацкими. Их эволюция – это самое интересное, что произошло в советской литературе вообще.
Виктор Шендерович
– "Понедельник начинается в субботу" – это вызубрено наизусть, вошло в пословицы и было кодом, которым мы перекликались: "выбегалло", "забегалло", веселье, ранняя юность. Это одна из самых светлых вещей оттепельной литературы, она написана советскими людьми и по интонации, внутренней гармонии, свету очень похожа на рязановский фильм "Берегись автомобиля". Это застолье моих родителей, шестидесятники, пережившие Сталина, а дальше все будет хорошо, добро победит зло. Стругацкие прошли выразительный путь – дальше они становятся все более драматичными, трагичными, безнадежными, желчными. Уже понятно, что никакого поражения зла нет, а есть кровь на руках и невозможность изменить движение истории. Они, как никто, отразили движение времени от надежды 60-х к безнадежности. И это они еще Путина не застали в расцвете.
Екатерина Шульман
– Я не люблю Стругацких. Понимаю, что это очень влиятельная литература, что для многих это одни из главных русских писателей ХХ века, но на мой взгляд, это любимые книги для тех, кто не любит художественную литературу. Это литература идей, которая рассказывает историю, чтобы проиллюстрировать некую мысль: то есть художественное является вторичным по отношению к идеологическому. Любимые авторы советской и постсоветской инженерно-технической интеллигенции – хороших людей, чьи вкусы характерны для их социальной страты. Подозреваю, многие из них не понимают четвертого измерения художественной литературы, ее сверхъестественной составляющей - способности творить живое из неживого. Во вселенной Толкиена можно обитать, а вселенные Стругацких – это интеллектуальные эксперименты. Нет ничего дурного в интеллектуальных экспериментах - но в них мало художественной ценности. Впрочем, с удовольствием прочитала "Понедельник начинается в субботу" и "Сказку о тройке". Также читала "Пикник на обочине", "Улитку на склоне" и "Отель у Погибшего альпиниста". Ничто из этого не произвело на меня ни малейшего впечатления.
Олег Лекманов
– Я бы три книжки назвал, главные для меня: "Понедельник начинается в субботу", "Трудно быть Богом" и "Жук в муравейнике". Они мне кажутся самыми совершенными.
"Не забыть бы мне вернуться"
– Какое, на ваш взгляд, самое актуальное сегодня произведение Стругацких?
Дмитрий Быков
– "Пикник на обочине", конечно. Описание советского проекта. Да, наш город дыра, но в него сквозит будущее. И, наверное, "Гадкие лебеди", но они ещё ждут своего часа. Они ещё не сбылись. Когда будет разрушаться путинская Россия, вот тогда мы увидим "Гадких лебедей". И вот тогда хорошо бы вспомнить эти слова: "не забыть бы мне вернуться". Это, безусловно, будет мой девиз. Мне нравится очень "Град обреченный", но боюсь, его время тоже не пришло, эта вещь будет понятна лет через 10-15.
Александр Генис
– Самое актуальное, наверное, "Обитаемый остров", где изображена система пропаганды, чрезвычайно похожая на то, что происходит в России сегодня. И все та же "Улитка на склоне", предвосхитившая феминистский дискурс, показавшая, что мы должны быть на стороне женщин, а не мужчин. Как говорит одна из сестёр, воительниц, амазонок: "Вы там заигрались своими мёртвыми вещами, но вы не умеете рождать живое". Когда появилась впервые клонированная овца Долли, я написал, что она упразднила весь мужской пол.
Виктор Шендерович
– Для меня самая актуальная вещь – "Трудно быть богом". Невозможность ускорить время. Разочарование и печаль от невозможности ничего с Арканаром сделать, победить его: Арканар съест. Можно только напоследок взять двуручный меч, порубать что-то и потом оттуда убраться. 30 лет после братьев Стругацских показали весь драматизм и всю актуальность этой вещи. Она не воспринималась так драматично, когда мы читали ее в первый раз, чтобы догнать эту безнадёгу, потребовались десятилетия.
Екатерина Шульман
– Ни актуальность, ни предсказательная способность сами по себе не является достоинством художественной литературы.
Олег Лекманов
– Я думаю, самым актуальным может быть "Обитаемый остров", где главный герой попадает на планету с башнями, оглупляющими людей, которые становятся истерически преданными фашистскому режиму, правящему в этой стране. Они были мастерами эзопова языка, это роман о том, как уничтожают интеллигенцию, явно написанный после того, как Хрущев в Манеже орал на интеллигентов. Стругацкие умели изображать современное общество, как бы изображая будущее.
"Стругацкие предусмотрели всё"
– Что самое важное предсказали и поняли Стругацкие про страну, про мир?
Дмитрий Быков
– Стругацкие понимали, что перестройка пошла не туда, что всё рушится. Именно поэтому, когда Герман снимал "Трудно быть богом", он добавил в сценарий, что пока Румата сидел в Арканаре, мир Полдня на земле накрылся, некуда возвращаться. Это восхитило Бориса. Это придумали не они, но эта мысль была для них критически важна. В образе Араты Горбатого, половника, который поднял восстание, Стругацкие абсолютно точно предсказали Пригожина. Я не забуду, как там Ермольник говорит: "Ты останешься в песнях". Арата, к сожалению, не может возглавить сопротивление. Сопротивление возглавил Румата, и у него получилось хорошо.
Александр Генис
– Стругацкие предусмотрели всё. Мы живём в мире, который они придумали. Даже линию доставки. Каждый раз, заказывая что-нибудь в "Амазоне", я думаю – привет Стругацким. Но гораздо важнее их концепция прогресса, вот что по-настоящему актуально, и совершенно непонятно, как с этим быть. Книжка "Трудно быть Богом" переосмыслена сейчас. Я разговаривал, помню, с Германом на Радио Свобода, он сказал, что она стала неактуальной, так как в России демократию строят, а не фашизм. Господи, как он ошибался! Американцы пытались построить в Афганистане человеческую жизнь. Я позвонил Борису Стругацкому в Ленинград: "Как вы считаете, американцы в Афганистане прогрессоры или нет?" Знаете, что он ответил? "No comments". Я понял, что не первый об этом спрашиваю. Они создали мир, в котором все хотели бы жить. Предсказали миллион вещей, но не предсказали главного – как жить в будущем. Эта их проблема осталась и нашей проблемой.
Екатерина Шульман
– Сразу хочу сказать, что я не читала то произведение, которое считается нынче их magnum opus, "Трудно быть богом", но вообще предсказания – сомнительная вещь. Сама этим не занимаюсь и другим не советую. Это может быть забавным побочным эффектом – вот смотрите, автор случайно описал что-то, что потом действительно произошло – но это не гений, а фокус.
Олег Лекманов
– Интересна эволюция Стругацких, начинавших как убежденные коммунисты, а дальше, как многие шестидесятники, прозревавших. Важнейшим событием для этого поколения стал вход советских войск в Прагу в 1968 году. И дальше они – как и Замятин, и Оруэлл, и Хаксли, – изображали, как подавляется свободный человек. И это очень важно, поскольку сейчас свобода снова подавляется в России. В повести "Хищные вещи века" герой оказывается на некой планете и вдруг видит – горят огни, и все кричат с одуревшими глазами: "дрожка, дрожка!" Стругацкие предсказали массовое одурение не только в России, но и во всем сегодняшнем мире. Это касается и увлеченности интернетом, которого тогда еще не было, и, например, того, как Европа себя ведет по отношению к Израилю.
"Орел наш дон Рэба"
– Ваша любимая цитата из братьев Стругацких?
Дмитрий Быков
– Слова, сказанные в частном разговоре: "Суку надо бить. Обязательно надо бить суку!"
Александр Генис
– "Там, где торжествует серость, к власти всегда приходят черные".
Виктор Шендерович
– Все любимые веселые цитаты – из "Понедельника". "Сейчас здесь будет грязно. До невозможности грязно". Это сказал Роман Ойра-Ойра перед тем, как лопнул кадавр. И я в предвкушении этого момента в России.
Екатерина Шульман
– "Это не козёл! Это наш сотрудник!" – из "Понедельник начинается в субботу". Часто вспоминается в так называемой реальной жизни.
Олег Лекманов
– Мы все разговариваем цитатами из Стругацких – как из Булгакова, из Ильфа и Петрова. Например, слова "Народу не нужны нездоровые сенсации, народу нужны здоровые сенсации" – это был маркер, по которому читатели Стругацких угадывали друг друга. А когда появился Путин, все увидели, как он похож на дона Рэбу, и стали повторять: "Орел наш дон Рэба". Стругацкие стали одной сплошной большой цитатой.
"Мы сами все Руматы"
– Если бы Румата попал сейчас в Россию, что бы вы ему посоветовали?
Дмитрий Быков
– Ровно то, что он делает в фильме Германа. Он не может убедить этих людей, но может погибнуть у них на глазах. Что, собственно, и происходит в финале. Когда он уезжает, мы понимаем, что у него перспектив нет.
Александр Генис
– Держаться подальше. Я не представляю, что Румате делать в России. Стругацкие сначала думали, что это такая приключенческая книжка в духе трёх мушкетеров, и, как всегда у них, получилось гораздо глубже. Это вообще проблема российской литературы: детские книги становятся взрослыми. Стругацкие же для пионеров были – и посмотрите, кем они стали: учителями, гуру нашего времени.
Виктор Шендерович
– Да как можно советовать Румате? Мы сами все Руматы, только без двуручного меча. Очень многие пытались быть Руматами – внутри Арканара при Доне Рэбе занять какую-нибудь высокую должность – и изнутри усовершенствовать Арканар до каких-то человеческих параметров. И всегда – либо их миссия проваливалась, надо было брать двуручный меч, или бежать, или становиться частью дона Рэбы, что чаще случалось. И вот мы видим этих людей "длинной воли" – цитирую Авдотью Смирнову, прости Господи. Вот Кириенко, вроде, не людоед, а потом глядишь – и уже людоед. Поэтому занять при доне Рэбе руководящую позицию и оттуда, как мифический Штирлиц, менять политику Рейха – это невозможно. В Арканаре тебя съедают, уничтожают физически. Как Навального, который был типичный Румата.
Екатерина Шульман
– Политологу идея перенесения прогресса извне представляется крайне сомнительной, если не колонизаторской. Нечего лезть к людям со своими представлениями о том, как они должны жить, если только ты не изнутри этого общества своим умом дошел до того, что жить надо иначе. Общества меняются, но организовать это снаружи невозможно. Скажу скучным голосом политолога: поменять режим извне нельзя. Единственный способ – оккупационная администрация. Но это дорого и ненадолго.
Олег Лекманов
– Весь фокус в том, что Румата не может действовать. Интеллигентов, которых власть убивает, он спасает, но решительных действий предпринимать не может. И только в конце, когда убивают его возлюбленную, он видит крах невмешательства и начинает действовать, направо-налево убивать, но этого не понимают в его коммунистическом обществе. Его руки в землянике, а женщине, которая с ним дружит, кажется, что в крови. Так вот, буду честен, если бы Румата пяток российских руководителей пусть не прикончил, но хотя бы схватил и доставил в Гаагский суд, я был бы очень доволен.
"Облучатели внутри себя"
– Взорвать башни-излучатели – это выход или нет?
Дмитрий Быков
– В той ситуации, которая в романе, безусловно. Но на самом деле сейчас придётся взрывать гораздо больше, проблема в том, что люди, подсевшие на них, научились этот дискурс воспроизводить. Если они потерпят поражение, а они его потерпят, потому что остальной мир больше России, они будут себе внушать: "Мы самые лучшие, мы были слишком милосердны, поэтому проиграли. Надо было с самого начала ядеркой". Поэтому я думаю, что сегодняшняя итерация не последняя, и мы обречены на хунту, которая в сороковые годы придет к власти. Здесь вопрос в том, успеем ли мы бежать достаточно быстро. Люди научились строить облучатели внутри себя, каждый себе говорит: "Мы особая страна, у нас особый путь". Это делают не облучатели. Но это пройдёт.
Алесандр Генис
– Это очень интересная проблема. Ведь альтернативы были две. Наш Максим взорвал башни до конца. Но странник, который был там главным человеком и всё понимал, в отличие от Максима, сказал, что излучатели хорошо бы использовать для просвещения человечества. То есть с позитивным знаком пропаганду вести. Но она пугает еще больше, чем с негативным. Если посмотреть на историю человечества, бывает ли проповедь добра больше, чем христианство? Но почему-то она приводит к инквизиции. То есть это сложный вопрос.
Виктор Шендерович
– Построят другие. Это власть Отцов, ничего с этим не сделаешь. Ну, отведешь душу. Ну, приятно, конечно. Это не существует одно без другого. Стругацкие метафорически всё описали, хотя Оруэлл описал это до них, а Сорокин после них: объект более или менее понятен. Нет-нет, ты отведёшь душу, но не изменишь Арканара и этого острова.
Олег Лекманов
– Трудно сказать. В каком-то смысле в октябре, особенно в феврале 1917 года башни были взорваны, но дальше все развивалось по страшному сценарию. С другой стороны, после смерти Сталина – хоть это не был взрыв башен, но все пошло гораздо лучше. В 1991 году провал путча тоже можно считать взрывом башен, воздух очистился, а потом всё свернуло к Путину. Но я все равно не вижу другого способа – медленное воспитание, просвещение тоже не приводит к желаемым результатам.
"Очкарики, собравшиеся в лепрозории"
– Ассоциируете ли вы себя с кем-нибудь из героев братьев Стругацких? С мокрецами, выродками, прогрессами…
Дмитрий Быков
– Я больше всего похож на Изю Кацмана: поведение Изи, бородавка Изи, Изины остроты, всё это мне наиболее близко, хотя я прекрасно понимаю всю ограниченность этого типа, и что не он будет решать, но именно он говорит главные слова. Наше дело положить свой кирпич в храм культуры, а там хоть трава не расти.
Александр Генис
– Очкарики, последние могикане. наверное, это мы и есть. Я вчера читал, что за последние 20 лет количество американцев, читающих книги, упало на 40%. Так что мы и есть эти самые жуткие очкарики, собравшиеся в лепрозории книжной библиотеки.
Виктор Шендерович
– Естественно, мы все – выродки. Понятен ряд героев, к которым мы себя можем причислять – мокрецы, предатели, выродки, это очевидно. И, разумеется, Румата, не в смысле торжественного значения, а как попытка ускорить. Я никогда, правда, не пытался никуда пролезть наверх, просто характер не позволял, темперамент, но понятно, что себя ассоциируешь с этим рядом лирических персонажей Стругацких. Опять-таки, Роман Ойра-Ойра – это мои родители, мой отец, его друзья, это люди, читавшие Аксенова, глотнувшие воздуха свободы. А я сын шестидесятников, я тоже оттуда.
Екатерина Шульман
– Ну как же, Кристобаль Хозевич Хунта – это же прям вылитый я.
Олег Лекманов
– Я бы сказал, что главное – не превратиться в профессора Выбегалло из "Понедельника", в демагога, который ничего толком не знает, обо всем рассуждает безапелляционно и безграмотно. Хотелось бы, конечно, быть Руматой или Максимом Каммерером из мира Полудня, но я не чувствую себя достаточно смелым человеком.
"Чтобы осталась надежда"
– Как вы думаете, почему Стругацкие так любили открытые финалы?
Дмитрий Быков
– Я бы так не сказал. Разве что в "Улитке на склоне" – хотя там как раз всё понятно. Надо в безнадёжной ситуации сопротивляться. Вот это чистое самурайство. У них открытого финала нет нигде, даже в "Пикнике на обочине" финал, к сожалению, вполне определённый. Арчи погублен зря, потому что, если бы Зона, великая обманщица, не обманула, мы бы жили в другом мире. "Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдёт обиженный!" – это идиотская мечта Сталкера.. Если идти через мясорубку, у тебя ничего не получится. Все их вещи заканчиваются манифестом бессмысленного сопротивления. Ты не можешь переломить ситуацию, но ты можешь сохранить лицо. Вот и всё. Это великая мысль.
Александр Генис
– Они не знали, чем закончить. Все их сложные вопросы – без ответа. Сказать что-то позитивное не получалось. В молодости они все знали: счастье – это труд, понедельник начинается в субботу. Но чем дальше, тем больше они видели противоречий. "Хищные вещи века" – о том, что пресыщенное общество благополучия ещё страшнее, чем общество нищеты. Ничего хорошего Стругацкие не обещают. В классическом романе все кончается либо свадьбой, либо смертью. Для фантастики главная тема – контакт разных цивилизаций или, как у Стругацких, настоящего с будущим. И он абсолютно непредсказуем. В этом и есть весь фокус человечества: чем больше мы знаем, тем ниже горизонт предсказуемости.
Виктор Шендерович
– Тут раздается зловещий смех. В 1984 году рецензент журнала "Сельская молодежь" Э. Боброва написала мне, что авторская позиция заявлена неясно. От ясного заявления авторской позиции я бы выехал в Мордовию лет на пять. А открытый финал дает возможность во всей грозной очевидности поставить вопрос. Открытый финал – это честная уловка бесчестных времен, я бы так сказал. Те, кто проявляли авторскую позицию яснее, шли в лагеря. Или в эмиграцию. Но иногда и в открытых финалах все сказано достаточно ясно – как в "Трудно быть богом" про землянику, она же кровь на руках. И потом, их так мучали, корежили и коверкали цензурой, про это диссертации написаны.
Екатерина Шульман
– Возможно, это как раз связано с тем, что они хотели не создать новый мир, а проиллюстрировать некое умозаключение, к которому они пришли. Художественная проза – не средство доказать какой-то тезис или просветить читателя, внушив ему чувство доброе или, наоборот, чувство злое. Она про то, что у тебя в голове родятся новые люди, и ними начинают происходить разные штуки. Открытый финал – совершенно легитимный художественный прием. Но авторы, которым приходят мысли, и они думают, что выразят их в доходчивой форме, рассказав историю, испытывают трудности именно с рассказыванием истории. Это не так легко, как может показаться.
Олег Лекманов
– Я думаю, что выбор в пользу открытых финалов связан с писательской эволюцией. В первых вещах побеждает коммунизм – как его понимали шестидесятники. Но они были честные писатели и видели, что коммунизм не побеждает, а писать совсем мрачные вещи не хотелось, они же были человеколюбивыми оптимистами. Поэтому, возможно, они так часто выбирали так называемый открытый финал, чтобы, несмотря ни на что, оставалась хоть какая-то надежда. Но в поздних вещах стрелка все же сдвигается в пессимистическую сторону.
